Больше всего на свете люблю, лежа на диване, слушать музыку Вивальди. Только чтоб никто не мешал, а еще лучше, чтоб никого вообще рядом не было. Вот тогда врубишь маг, и когда потечет эта музыка, эти волшебные звуки, начинает казаться, что взлетаешь, а перед глазами расплываются моментальные рисунки, как линии, которые возникают в солнечный день на дне моря.
Конечно, я часто слушал и других композиторов. Баха, например. Но органная музыка, как гипноз, отрубает сознание посильнее транквилизатора. Сидишь, как цепями скованный, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой. Вивальди – то, что нужно. Запиликали скрипки, вроде сначала ничего такого не происходит, но вдруг берется нота, и как ножом по нервам, иногда даже больно, будто смычки душу рвут на части, бередят, терзают. Потом мягче и кажется, что на тебя опускается огромное снежное покрывало, становится прохладно и мягко, даже тепло и чудовищно прекрасно. Потом затихают по углам последние звуки, и наступает абсолютно рефрактерная фаза, во время которой ничто и никак не может меня возбудить. Но и сама эта фаза заканчивается, я наполняюсь силой, волнением, нет, скорее волнением, чем силой. В меня вливается энергия, но не энергия действия, а энергия какой-то рефлексии, и из моего тела начинает, наподобие тепловых лучей, струиться только что звучавшая музыка – феномен последействия, маразм, психоз, наслаждение? Комната вновь наполняется музыкой, и я в ней плыву. Но скоро источник гаснет, ведь закрома уже пусты, и все затихает, магнитофон шлепает пленкой, вырванной из пустой катушки, я сам пустой, как после очередного километрового кросса. Не хочется повторно ничего слушать, ни музыки Вивальди, ни рока, ни еще чего-нибудь другого…
Когда я добрался, наконец, к начальнику политотдела, у него в кабинете негромко звучала музыка. И это была музыка Вивальди. Но расслабиться мне не удалось…
Начпо сидел на стуле, как в зубоврачебном кресле. Я еще подумал, что такого никогда не прихватит радикулит, сидит так, будто у него не позвоночник, а бамбуковый шест. Я потом узнавал начпо по его посадке в машине или по походке. Когда я видел УАЗик, то сразу присматривался к тому, кто сидел, справа от водителя – если голова запрокинута так, что, кажется, вот-вот фуражка слетит с нее, значит, начпо. А ходил начпо так, будто только что сбросил с плеч рюкзак килограммчиков на сто, который он таскал дня два, не меньше.
А как про начпо трепались? Это я позже все понял, а тогда, в свои первые дни пребывания в бригаде, я чутко прислушивался к тому, что рассказывали про него. Говорили, что начпо периодически затевал с комбригом перепалки на тему, кто в бригаде главнее.
– Я комбриг! И вы мне подчиняетесь! – кричал капитан первого ранга Ветров.
– Нет, вы – коммунист! А я главный коммунист в этой бригаде, значит, вы подчиняетесь мне, и я старший!
– Но у нас есть военнослужащие не коммунисты! – парировал капраз Ветров.
– У нас в Вооруженных Силах единоначалие, но на партийной основе!
Я долго не знал, что такое партийность руководства, пока Кешик не объяснил во время очередного светлого промежутка. Кешик сказал так:
– Если командир коммунист, то он руководит партийной организацией, а если нет, то опирается на нее.
Но все это будет потом, а пока я сидел на стуле в кабинете начпо и не мог расслабиться, чтобы послушать музыку Вивальди, тут было не до наслаждения.
Начпо вызвал матроса-секретчика и приказал, а голос у него был поставлен:
– Мне карту, срочно!
Карту района доставили и начпо изгалялся передо мной почти час, доказывая, что никакой турецкий корабль не проникнет в воды, которые охраняет бригада.
Я, пока начпо убеждал меня в мощи бригады, выискивал на карте названия турецких городов, которые располагались сразу за нашей государственной границей, то есть за речкой под названием Чорох.
Помнится, я где-то читал, что в начале века генерал Юденич, тот самый, что в 1919 году навалился на Питер, воды Чороха сделал красными от крови, так усмирял аджарские села.
Так вот, города, которые я запомнил, Артвин, нет, сначала Трабзон. Потом мне рассказывали, что в тумане иногда наши суда вместо Батуми выходили к Трабзону, а с моря он похож на Батуми, как две капли воды. Говорят, даже иногда начинали швартоваться, пока не показывалась на пирсе первая феска. Тогда рубили канаты и рвали когти на север.
Начпо, наконец, закончил и вновь вызвал секретчика:
– Позже унесете карту!
Ну и голос, прямо артист Зураб Соткилава, даже жаль стало, что начпо не грузин.
Начпо помолчал немного, прокашлялся, будто действительно закончил исполнять арию Отелло, и начал проникновенно этак рассказывать о трудностях службы в бригаде, о том, что много негативного, что только парторганизация поддерживает, опосредовано, конечно, боевую готовность на должном уровне.
Я читал названия далее: Артвин, Ризе, Гиресун…
– Да вы слышите меня?
Я встрепенулся и говорю:
– Так точно!
– Голос у вас хороший, – улыбнулся начпо. – В обиду себя не давайте! Я, помнится, тоже был лейтенантом. Собрались мы как-то на выход в море. Иду по пирсу, а мичман кричит мне, мол, лейтенант, что там возишься? Давай побыстрее. Я как крикну: «Товарищ мичман, ко мне!» Построил его как следует, потом панибратства не было. Так и вы, не давайте себя в обиду.
Выдержал паузу, точно артист:
– Куда направили вас?
– В АСС!
– О-о! – скривился начпо, как от лимона. – Не повезло вам, у водолазов все начальство пьет. Так что берите власть в свои руки.
Потом помолчал немного и добавил:
– Вы коммунист? Где ваш партбилет?
– Нет, – говорю, – комсомолец.
– Ну, все равно, где билет и открепительный талон?
– В гостинице, – говорю, – не взял с собой.
– Плохо, – начпо вновь поморщился. – Нужно постоянно при себе иметь партбилет. А комсомол, пусть маленькая, но тоже партия.
Вновь пауза. И, наконец:
– Ну что ж, желаю успехов! – и встал.
Я пожал его горячую сухую ладонь и вышел.
Я подумал, что, в общем-то, неплохой начпо. А то, как понарассказывают про политработников, что сплошь диктаторы и ублюдки, так хоть в партию не вступай. В общем, мне начпо после первой нашей встречи даже понравился, а когда рассказали, что у него вторая жена на двенадцать лет его моложе, то я и вовсе зауважал такого человека, который смог, несмотря на положение, порвать отношения с нелюбимым человеком. В общем, в гостиницу я вернулся более уверенным в будущем, чем когда покидал ее. Всегда приятно осознать, что можно опереться на что-то или на кого-то.
Я не стал тащиться пешком через весь город в гостиницу, тем более, что начал накрапывать мелкий дождик. Так вот, остановил я такси, сел и указал название гостиницы, куда меня нужно доставить. А водитель, молодой такой грузин, для начала включил магнитофон, а потом счетчик, а когда тронулся с места, покосился на моих змей в петлицах и спросил:
– Слушай, ты не можешь достать промедол?
В салоне звучал разухабистый рок, поэтому я не понял, что водитель хочет. Я ответил нейтральным вопросом:
– А что такое?
– Да у моего родственника фантомные боли, нужно достать, – пауза. – Я деньги дам.
Он так интересно произнес: «Денгы дам!» Мне кажется, в Грузин это самое популярное выражение. Так вот, тогда, в первые дни, я еще не мог различать по внешнему виду, кто передо мной – обычный человек или наркоман. Это позже я стал различать их по внешнему виду и по манере поведения. Например, если глубоко завалены глаза и взгляд как из колодца, при этом человек постоянно твердит, что не курит и не пьет и всегда старается подсесть к тебе, как к врачу – значит ОН. И точно, частенько все происходило по одному сценарию: вычисление на вечеринке или за столиком меня, как врача, потом подсадка, далее невинные вопросики, а под занавес просьба в лоб:
– Продай морфин!
Тут же приводились причины: то фантомные боли у родственников, то, у них же, неизлечимая болезнь вроде рака с метастазами, то хроническая ишемическая болезнь сердца. Я одному посоветовал при последней форме вместо наркотиков применять двухпроцентную нитроглицериновую мазь, так он подумал, дурило, что я цену набиваю.
Когда я был в Севастополе в интернатуре, то зашел в ресторан.
Конечно, я знаю запах конопли, этот терпкий сладковатый запах, от которого сушит слизистую во рту и полости носа. Индийская конопля! Мой однокашник, Витек Петриков, баловался коноплей. Но это увлечение для него сурово закончилось, не рассчитал дружочек! Еще в «системе» я замечал, что Витек балуется таблеточками. Но что самое интересное, так это Витькина память. Перед экзаменом он выучивал книгу так, что мог указать в тексте знак препинания следующим образом:
– Поставлено двоеточие на странице сто двадцать четыре, пятая строка сверху!
Да, именно так! К третьему курсу Витек стал выбрасывать всякие фокусы. Стоим в строю, вдруг у Витька начинается неукротимая рвота. Я думал, что Витек выпендривается, но дальше больше: пойдем с ребятами в пивбар, так Витек опрокинет в себя парочку кружек и начинает подвисать на плечах товарищей. Даже по «системе» ходил анекдот:
– Знаешь симптом Петрикова?
– Нет.
– Снять подругу, привести к себе в номер и лечь спать.
– И все?
– Все!
Позже, ближе к выпуску, у Витька стали вываливаться из карманов упаковки различных таблеток психотропного действия, а кончилось тем, что на втором году службы в звании лейтенанта Витек как-то ночью пришел в лазарет и предложил дежурному себя в качестве подмены. У дежурного семья и все такое, к тому же подобных предложений никто и никогда не давал. В общем, заменились. Утром приходит в лазарет начальник и видит: Витек лежит на полу в наркозе, а в журнале запись: «Больной – матрос Петриков, диагноз – болен», в графе «Что сделано» – «Введен морфин в такой-то дозе».
Так вот, Витек как-то при мне забил косячок в папиросу «Беломорканал». Делал это так: выдул табак из папиросы, вместо него впихнул волокна конопли. Подкурил и стал затягиваться, а в перерывах попивал сухое вино. С тех пор я и знаю этот сладковатый запах. Тогда с Витьком я сам попробовал затянуться раз-другой. Но я ничего не почувствовал, только горечь, и еще меня потом тошнило. И чего хорошего находят в наркотиках?
Так вот, в Севастополе, в зале ресторана, пахло коноплей, это точно. В фойе прохаживались милиционеры и совершенно спокойно занимались своими делами. Со мной тогда за столиком сидел какой-то носатый с черными волосами, говорил, что из Баку. Этот айзер повел своим необъятным шнобилем и изрек:
– Нет у вас в России Советской власти! У нас бы весь ресторан перетрясли, но нашли, откуда пахнет!
Таксисту я ответил так:
– Прости, брат, но я пока не материально ответственный!
Конечно, я не собирался «тянуть» червонец за продажу наркотиков, нет, что я, дурак, что ли? И никогда бы я не стал этим поганым делом заниматься. За все время службы я только и сделал, что назначил десять таблеток кодеина. Но чтоб я деньги взял – никогда. А получилось, как: ко мне подошел Грек, был такой матрос. Вернее, не матрос, а как бы матрос. Грек был из группы ребят, которые после окончания мореходки отрабатывали несколько лет в части, и только тогда им выдавали военный билет. Ну и служба у этих мореходчиков, нужно отметить. И не военные, и не гражданские. Ползают по территории, как неприкаянные, приказать им никто не может, шляются, в чем хотят, пьют как сапожники. А Грек, оказывается, и наркотиками еще баловался.
В общем, как-то Грек подходит ко мне и напрямик:
– Не могу, доктор, ломка!
Я, молча в кабинет, Грек за мной. Достал десять таблеток кодеина и молча выложил их перед Греком. Потом вытащил журнал для списывания препаратов группы «А» и пишу его имя, фамилию и т. п… а в конце диагноз: «Не купирующийся обычными средствами приступ кашля».
– Понял? – говорю Греку.
Тот внимательно читает диагноз и кивает головой. Я еще:
– И это было в первый и последний раз! Больше не подходи.
Что нужно отметить, не подходил больше Грек, видел я, что мучился, рожа была такая, что хоть в реанимацию помещай, но как-то спасался.
Вообще-то частенько подходили местные и просили продать что-нибудь из наркотиков, один даже предлагал по рублю за каждую таблетку эуноктина.
А то был случай. У одного знакомого старпома корабля оказался портфель, битком, набитый наркотиками. Корабль, видимо, только что укомплектовали личным составом, и доктора не было или еще какая причина, но наркотики оказались бесхозными. Вот старпом встречает меня и заговорщически начинает шептать:
– Не поможешь наркоту толкнуть? Все поделим пополам!
– Помогу, – отвечаю я, а сам думаю: – «Зачем связываюсь?».
В общем, нашел я брата Гундосого. Я сразу заприметил, что братишка Гундосого из породы «ширяющихся». Спиртного в рот не берет, глаза шальные, а сам иссох весь, что смотреть без слез нельзя, будто на каникулы в Майданек образца второй мировой войны ездил. В общем, говорю братишке Гундосого:
– Оптом купишь?
Только эти два слова и сказал, а он:
– Конечно!
И тут я сдрейфил, уж больно резко он согласился.
– Да я пошутил! – говорю ему, и постарался рассмеяться.
Так этот чертов братишка Гундосого отлавливал меня в течение месяца и все приставал, мол, кончай дурить, продавай. И еще заподозрил, что мне просто предложил какой-нибудь идиот больше, чем предлагал он. Дубина! Чтоб я с таким проходимцем связался, от которого потом можно ожидать всего, что угодно?! Чтоб настала жизнь, как в детективных романах, с шантажом и ажиотажем!
Я встретил этого ублюдка старпома и сказал:
– Знаешь, друг, ничего не выходит! Покупатель есть, но мне на хвост особисты сели, так что хочешь, с покупателем сведу, сам отдувайся.
Это надо было видеть, как старпом побледнел. Хоть одно приятное воспоминание об этой истории осталось. Как побледнел мерзавец.